Ә: Здравствуйте, дорогие слушатели! Продолжаем наши беседы о татарской литературе, культуре, истории и языке. Наш сегодняшний гость: Народный художник Татарстана, Заслуженный деятель искусств Республики Татарстан, лауреат Государственной премии имени Баки Урманче, наш близкий друг Рабис Магалимович Салахов. Добро пожаловать, господин Рабис! Как ваши дела?

Р: Добрый день! Слава Богу, хорошо.

Ә: Прежде всего, мне бы хотелось, чтобы вы немного рассказали о своем творчестве. В каких сферах вы больше работаете? Ведь вы активны в нескольких сферах: и в области живописи, и графики, и керамики, и дизайна. Сначала кратко познакомьте наших слушателей с вашим творчеством, так как этот разговор будут слушать люди из Европы, любящие татарский язык. Пожалуйста, представьтесь.

Р: Я очень рад. Моя работа началась в городе Уфе, где я учился. Сначала я занимался керамикой. Ведь место, где я учился, Уфа, очень славится керамическим искусством... То есть были мастера, которые занимались керамикой не только в Башкортостане, но и в России, и я начал работать с ними. Потом я переехал в Татарстан и работал в Менделееве в той же сфере керамики. Потом, когда я переехал в Елабугу, мне пришлось оставить керамическое искусство на второй план. Не то, что я совсем бросил, а это... В советское время был художественный фонд. Поработав в этой сфере... Художники постоянно украшали наши детские сады, школы, улицы, общественные места. Это уже было включено в деньги на строительство, у них была доля, то есть это было на уровне официальной работы. Поэтому мне пришлось заняться дизайном. То есть то, что называют монументальным искусством – мне пришлось пойти в этом направлении.

В общем, тогда мне пришлось очень активно работать в разных сферах. Это в последние годы советской эпохи получается. Тогда наш Камский тракторный завод строился. Тогда мы организовали свой участок и начали работу в Елабуге. У нас тогда было 28 художников в Елабуге, нам пришлось так собирать. Работая там, также приходилось немного выполнять административные обязанности при организации мастерской. Я сам ходил и организовывал эти мастерские больше года. Не хватало зданий и рабочих мест. КамТЗ, тракторный завод еще строился, вакансий нигде не было. Так, мы кое-как заняли место в подвале и открыли там мастерскую. Так началась моя работа в Елабуге.

Потом, когда мастерские были созданы, после окончания советской эпохи, пришлось перейти на графику, живопись, изобразительное искусство. Так как занятие керамикой требует энергии, электричества – никаких льгот в то время не осталось. Поэтому мне пришлось отложить их в сторону и заняться этой работой.

Потом я работал во всех музеях Елабуги в сфере дизайна – я сам делал дизайн для них. Потом я работал за Арском, в Арском музее. Много уж я работал в музеях, можно сказать, что я работал и в Турции. Таким образом… Ведь это цикличная работа: то есть, то нет, как говорится. Между тем, живопись нельзя уж бросить, раз начал этим заниматься. И творчество продолжалось без остановки. Изобразительное искусство трудно отделить от графики. Ведь в начале, в основе любой картины лежит рисунок, его композиция. Сначала она создается в графике – пока найдешь все, пока выявишь форму, эскиз нарисуешь. Затем начинаешь добавлять цвета, переводишь в формат. Ну, можно сказать, что они оба идут параллельно друг с другом. Однако графика также считается отдельным видом искусства. Можно и так делать, и таких работ у меня много сейчас. И то, и другое идет таким образом на сегодняшний день. Сейчас я творю в Казани.

Ә: Я человек, который видел и наблюдал ваше творчество, особенно в период Елабуги. Ваши первые мастерские назывались «Провинция», не так ли? Туда приезжало много художников из Набережных Челнов, из Елабуги. У вас были и выставки свои, очень интересно. Еще тогда я заметила: у вас есть почерк, которому присуща своя особенность. Есть особенность, благодаря которой вашу картину невозможно спутать ни с чьей другой. Покажите мне чьи-нибудь картины – я мгновенно найду картины Рабиса Салахова. Поскольку у вас есть уникальный узор, орнамент что ли, не знаю. Может быть, это просто линия, но эта линия характерна только для вас. Я не большой эксперт в живописи, а как оценивают эту особенность вашего творчества другие критики? Нельзя сказать, что вы художник-реалист. Если вы романтик, очень сложно определить, к какой части или направлению романтизма вы относитесь. Можете ли вы объяснить слушателям свое направление, свое творческое направление?

Р: Это же не такая работа, которую можно объяснить. Если бы это была умственная работа, я бы стал инженером. Это не так просто. Поэтому это такая тема, которая дается сложно даже искусствоведам. Они не знают, в какую полку меня поместить. И так пытаются посмотреть, и сяк. Как только меня не называли: новый валетчик, и то, и се... Ну, для меня это не очень важно. Ведь для художника, вообще для творческого человека найти свой язык, свой пластический язык... Я думаю, что важнее то, что ты сам можешь определить свое направление и стать в этом направлении узнаваемым через свои работы. Поэтому будет трудно как-то системно определить направление моих работ. Даже для искусствоведов. Поэтому... Они уж говорят: татарский романтизм и так далее. Все возможно. Я ведь могу создать работу, основываясь и на историческое событие.
Также мне очень близка старинная поэзия, нравится она мне. Потом народные песни мне нравятся. Ведь каждый из них имеет свою картину. Мелодия имеет свою картину, свою мелодику, мягкость языка или твердость. Отсюда, возможно, и возникает художественное направление. Я думаю, что мое направление в общем вытекает из народного творчества. Я как-то никогда об этом и не задумывался, если честно.

Узнаваемость – это наличие собственного пластического направления, узнаваемого и заметного. Если это видят зритель и искусствоведы – хорошо. Именно так и должно быть. Каждый художник стремится и должен стремиться к этому. Ведь даже если двадцать художников нарисуют одно и то же дерево с одного и того же места, получится двадцать разных картин. Поэтому у каждого оно свое... Рисовать – это не просто выводить похожее, у этого есть своя философия... Я вот так думаю. Не могу объяснить, для меня это сложный вопрос.

Ә: Нет, я с вами полностью согласна, потому что, например, в литературе то же самое. Если какой-либо писатель начнет писать с подходом «так, я буду писать произведение по этому методу, в этих рамках», он не сможет его написать, или же полученное произведение не будет красивым. То же самое у вас: вы пишете, когда к вам приходит вдохновение, ваша кисть, рука работает в этом направлении. И, может быть, тогда критики могли бы назвать ваши работы направлением Рабиса Салахова, потому что у вас свое мировоззрение, своя философия. И я думаю, что вы оставались верны этой философии на протяжении всего творческого пути. Что является главной темой, главным орнаментом, главным героем ваших произведений? Хотелось бы, чтобы вы рассказали об этом больше.

Р: Ага. Это вот четыре части меня, которые четко определены… Ну, я считаю, пять частей. Первая – керамика, вторая – пейзажи с того времени, когда я был в Елабуге и начал свое дело, забыв обо всем другом. Елабужские пейзажи можно выделить как отдельную часть. А потом у меня пошли циклы произведений на основе старинной поэзии. Потом была выставка – большое трехцикловое произведение. Первое из них называлось «Бабье лето». Кажется, я закончил его к своему пятидесятилетию, долго над ним работая. Потом у меня был цикл под названием «Длинное долгое детство». Потом вот я выпустил цикл и отправил его на выставку. Он называется «По следам национальных мелодий». Хотя у них разные имена, кажется, что у них всех есть общая нить.

У нас ведь в татарском бабушку называют «карт инәй», «әби, дәү әни»…

Ә: Я хочу объяснить нашим слушателям, что господин Рабис – уроженец Башкортостана, Буздякского района. И, конечно же, вот эти фразы как «карт инәй» чаще всего используют башкиры и татары, проживающие в Башкортостане. Очень красиво – «карт инәй». Да, продолжайте.

Р: Да, ага. Вот мы выросли с этими бабушками, дедушки остались на войне, мы их и не видели, и не знали. Те, кто объяснил суть окружающего мира, показал нам его красивые и вкусные места и подготовил нас к сегодняшней жизни – это вот наши пожилые бабушки. А потом уже, наверное, наши тети. Поэтому вот «Бабье лето» – это про роль женщины в татарском мире. На них ведь держится татарский мир... Никуда не денешься. Мужчины все на работе, они могут и не возвращаться, они и с войны не возвращались. На своих плечах шестерых-семерых детей подняли и всех их сделали людьми – все дело рук бабушек. Поэтому у меня получился этот цикл под названием «Бабье лето». Он целиком про женщин... Он возник в результате попытки отразить внутренний мир женщины, хотя бы немножко.

Потом получаются подростки, дети, мы сами, выросшие с этими бабушками, поэтому – «Длинное долгое детство». Мы, получается, теперь взрослые глупцы, все еще не ушедшие от этого детства, вот поэтому появился этот цикл.

Ведь все у татар, весь их мир построен... Вот эти гибкие слова как "карт инәй", у каждого... Ведь и у песни, как сказать, есть своя красота, и у стихотворения. Они имеют свою гибкость. Поэтому у меня получился вот этот цикл «По следам национальных мелодий».
Они все идут друг за другом, дополняя друг друга... Если сейчас сложить их всех трех вместе, выйдет целая выставка, кажется. Наверное, то, что эти темы идут одна за другой, помогло мне создать свой узнаваемый пластический язык. Я уж особо не отклоняюсь от темы, и не могу отклоняться. Что бы я ни делал, мои босые ноги должны стоять на земле, куда уходят глубокие корни нашего татарского народа. Стоя, широко расставив ноги. Если я этого не чувствую, я не могу работать.

Ә: Нужно отметить, что в вашем цикле «По следам национальных мелодий» вы упомянули очень красивые татарские народные песни. Вы создали прекрасные произведения искусства, вдохновившись от них. До нас они еще не дошли, еще на выставке. Ваша выставка вот только начинает закрываться, да?

Р: Да-да.

Ә: В честь вашего юбилея в Казани проходит целая выставка. По-моему, самым большим источником вашего творчества является деревня, наверное.

Р: Деревня уж.

А: Мы деревенские дети. Поэтому вы рассказываете о мальчике, стоящем босиком на земле, о мужике на телеге, запряженной лошадьми, и о женщине, возвращающейся из родника с коромыслом и ведром, так? Это ваши главные герои. Курай, кубыз, такие старинные…

Р: Саз, думбыра.

О: Да, думбыра, это все наши старинные музыкальные инструменты. Конечно, стрела, щит, герой на коне, защитник страны, да? Меч, торчащий из ножен. То есть одна из главных особенностей вашего творчества – это тюркскость, татарскость, не так ли?

Р: Да, так.

Ә: От него исходит национальная самобытность. Не видеть этого невозможно, потому что, как я уже сказала, из этого вашего коловратного цветка исходит татарскость, национальное чувство. Пусть это чувство не иссякнет до конца вашей жизни, пусть эта благозвучность всегда сопровождает вас в ваших творениях! Желаю вам еще долгой творческой жизни и много новых работ. Среди перечисленных вами экспозиций есть эти три цикла. По-моему, вы забыли четвертый.

Р: Да.

А: Потому что когда я зашла в вашу мастерскую когда вы были в Елабуге, вы работали над другим циклом. И это был «Тукай».

Р: Ну а куда без Тукая? От Тукая никуда не денешься. Ведь это поэзия. Мое знакомство с поэзией и началось с Тукая. Я уловил его национальную самобытность, которая очень тонко чувствуется в его поэзии. Меня не очень интересовали его сатиры и произведения, поднимающие социальные проблемы. В стихотворении «Әллүки» отражены Булгар, берега реки Агидель – вот так я начал интересоваться Тукаем… Там есть и богатырство, есть луки, мечи и все такое. Можно отметить, что там упоминается булгарская эпоха. Так я заинтересовался, и у меня вышел один цикл. Не помню в каком году был этот юбилей Тукая...

Вот, потом я приступил к Шурале, Су анасы... Я не стал ее делать страшной вдовой, а через образ такой красивой и изящной девушки. Ведь в пруду, где растут красивые ивы, не могут обитать какие-то странные существа, разные животные могут быть. Моя интерпретация была вот такая.

Потом вот Шурале есть. Шурале уж тоже существо, вышедшее из леса. С большими голубыми глазами и как лось, который не знает, куда девать свой рог. Я сделал их вот такими.

Как бы ни была тяжела жизнь Тукая, он ведь не озлобился. Он уж писал иногда злые стихи про те вещи, которые действовали ему на нервы, наверное. Однако если уж человек, которого постигла столь горькая судьба, создал такие красивые сказки, это не случайность в поэзии. Он уже один из детей народа, которого вытолкнул народ. Я представляю Тукая как одного из этих детей, которого народ вытолкнул из себя. У нас уж есть много стихотворений, если пойти туда... Вот почему молодежь не увлекается этой поэзией, не пойму.

Ә: Вот так мы пришли к еще одному вашему циклу. Я помню цикл «Тукай», потому что видела именно тот период, когда вы делали этот цикл. Я была очень впечатлена, увидев в вашей мастерской и эту девочку Су анасы, и Шурале. Он действительно готовился к одному из юбилеев Тукая. А где эта выставка, эти работы сегодня?

Р: Они распространились по музеям и персональным выставкам. Несколько из них у меня у себя. Я не отдал Су анасы, никуда не отсылал двух Шурале тоже. Они все еще со мной. Понадобятся еще. От классики далеко не уйдешь ведь, возвращаешься к ней время от времени. У меня три... Всегда между ними хожу всю жизнь: Тукай, Дэрдменд, потом Сайф-и Сараи, его любовная поэзия. Все возвращаюсь туда, как будто в сад заглядываю. Как только попадаешь туда, голова же начинает кружиться, увидев все это. Так что пока туда не выхожу.

Ә: Восхитительно! Вот «Гулистан» Сайф-и Сараи – это цветник, сад. Тукай – он безграничный. Страсть Дэрдменда чего только стоит. Я думаю, что ваш сад очень богат, ваш источник, родник богат. Конечно, татарская литература очень широка, вдохновение можно черпать и у других поэтов. Это тоже возможно. А есть ли у вас любимая картина среди тех, что с узорами, национальными орнаментами? Есть ли у вас работа, про которую вы говорите «никому не отдам, оставляю себе»?

Р: Вот сказать ли честно, или обмануть немного... Честно говоря, есть такие работы. Они как-то... За них есть еще и немного ответственности. Если они начнут жить своей жизнью, я не смогу противостоять этому. Такие работы уходят своим путем, начинают жить в своем мире. Есть и такие. Однако есть такие, про которые могу сказать «вот эту не отдам, с этой поступлю вот так», эти все еще остаются со мной. Они служат образцом, остаются на память. Это небольшие работы. Ну, не эпических размеров. Все же они есть.

Вот эта национальная самобытность, цветы и так далее... Мы опять возвращаемся в деревенскую жизнь. Раньше были ведь в деревне, бабушки вечером ходили друг к другу в гости. За ними следовали и женщины, и девушки. Мне нравилось ходить ночевать у бабушки. Она жила на нижней улице. Там собирались бабушки. Так интересно о чем-то разговаривали... Вот кто-то там видел домового, кто где что видел, о чем только не разговаривали. Потом начинали петь, тихонько напевая, крутя веретено. Потом еще девочки красиво вышивали. Я собирал вот эти схемы вышивки... Они до сих пор у меня есть, многие я повесил, оставил себе. А еще есть полотенца, вытканые браным способом, все это есть. Ведь все они отражают душу народа и сохраняют теплоту сердца. Я думаю, что вот это настоящие произведения. Так что все на этом основано. Вот эти цветы не откуда-то там появились. Где-то есть образцы всего этого. Их можно где-то увидеть. Ну, есть, наверное, немного выдуманного. Ведь у каждого свой почерк. У меня не изящная рука, как у женщин, а рука, державшая большую лопату. Вот есть и такие. Вот оттуда все и вышло.

А: Нет, вы очень красиво рассказали. Перед глазами ожили сцены посиделок бабушек и женщин, как они нитки прядут на веретене, господин Рабис, на самом деле. Как вы выбираете цвета при создании этих картин? Есть цвета, которые уникальны для вас. Вы представляете их изначально или эти цвета и оттенки даются с таким тонким чувством в процессе создания? Как это происходит? Наверное, сложно объяснить творческий процесс, конечно же. Как скажете?

Р: Конечно, без сомнений. Вот как я это объясняю: во-первых, как я уже сказал, сначала начинается композиция, а потом ты начинаешь с ними разговаривать. Мало-помалу появляется эскиз хотя бы на спичечном коробке, приходит форма. Потом уже можно определить размер этой формы, какой... Полтора метра на полтора метра может быть или метр на метр, например. Потом после того, как нарисуешь рисунок на белом холсте, начинает проявляться собственный цвет этой темы. Собственный цвет, свойственный только ему. Если сравнить с песней, как будто в сердце рождается какое-то сияние. Ведь у татар есть своя самобытная поэзия, она узнаваема. Будь то тюркское или татарское – искусство песен, мелодии выделяются. Их невозможно ни с кем спутать.
Вот такие мысли приходят мне в голову: возможно ли, что в изобразительном искусстве татар есть настоящие выделяющиеся татарские произведения? Я думаю, что это отражение того, что мы пытаемся сделать именно так. Когда выбираешь цвета работы, сначала вот это... Когда входишь в тему, всегда ведь есть какое-то колебание в душе. И вот это колебание может отразиться на цветах. А также на каких-то линиях. Все складывается воедино, и тогда начинает проявляться цвет.

Сначала я вижу примерно три цвета, закладываю три цвета... Это у нас называется "открыть картину". Открываю картинку, и она начинает появляться. Я смотрю: «Ага, это надо немного погрузить, это выдвинуть вперед, сюда добавить, так сделать, сяк сделать». Это как вышивку делать, копаешься-копаешься, все что-то добавляешь, и оно начинает получаться. Ну, сначала раскрывается цвет. Если не можешь «цвет открыть», картина может не получиться. Она и не получается. С ней возишься-возишься... В искусстве есть такое понятие: если от твоей работы исходит запах пота... Если заметят, что пахнет потом от твоей работы, не стоит с ней возиться, не надо. Человек должен вдохновляться твоей работой, а не чуять пот. Поэтому оно должно идти как-то само собой. Работа, ставшая трудом – это уже труд. Трудиться можно и мотыгой, и свеклу обрабатывать. Вот нужно чтобы творческая работа не превращалась в такой труд.

Ә: Да, результат должен быть очень красивым. Никого не интересует, сколько ты там пота пролил, крови пролил, сколько трудился. Результат должен вдохновлять, восхищать и привлекать людей, верно?

Р: Верно-верно. В этом весь смысл, смысл всего искусства и творчества. Поэтому и Шаймиев ведь сказал: «Должно быть сделано красиво, ребята!» Так и должно быть, оно должно немного вдохновлять людей, настраивать их в позитивное русло. Поэтому ведь и дано нам это вдохновение.

Ә: Теперь давайте продолжим то, что вы высказали. Ваши произведения и светлые, и грустные, но не трагичные. У вас очень мало темных красок, потому что, как я понимаю, вы пишете в более оптимистичном духе как художник, который все-таки любит мир и жизнь. У вас есть картины с темными цветами?

Р: Есть одна. Она все еще у меня. Хоть и не могу сказать, что она нужна, но пусть пока стоит. В Елабуге был детский дом, вы тоже наверно знаете.

А: Да.

Р: Дом детей-сирот. В ветреный, сырой и холодный осенний день мне пришлось зайти туда по какой-то работе. Эти дети смотрели на меня такими глазами: «пришел ли этот человек меня забрать...» Я вышел оттуда с душевным страданием, с ощущением, что они смотрели на меня и думали: «Заговорит ли этот человек со мой, кого же он пришел забрать...» На следующий день я пришел в это место нарисовать пейзаж. Такой же горький как осенний ветер. Он получился очень драматичным. Его я быстро нарисовал. Вот эта работа у меня с темными красками. С такими темными. Хоть и темные краски там, все равно кажется, что сзади виднеется свет. Вот, такие работы были, да.

Ну, я с этим не особенно заморачивался. Нигилизм в искусстве для меня не состояние. Нигилизм в искусстве я как-то не могу принять. Видимо, моя природа такова. Поэтому, наверное, я не погрузился в песню, в татарскую песню. Ведь там, как бы то ни было, они все равно ждут встречи, надеясь на что-то, поют: «Эта моя белая рубашка и есть саван, наверное.» Ведь все равно они это поют. Они ведь надеются на что-то, надеются на возвращение, хоть и зеленая трава и на немецкой земле есть.

Ә: То есть, вы хотите сказать, что ваш последний цикл больше основан на тоске по родине, надежде на воссоединение с родиной?

Р: Да... Видимо, когда превращаешься в бородатого младенца, сдерживать слезы становится труднее. Это тоже есть. Со всех сторон все как-то сводится к одному. Это и вот эта поэзия, и воспоминания о детстве... В песне ведь нет ни одного случайного слова. Даже если гуси летят в Донбасс, они ведь не летят работать в шахту. Это ведь знак расставания.

Вот поэтому в моих картинах тоже нет прямого разговора на тему. Это не иллюстрации, они могут быть с двумя или тремя смыслами. Человек, понимающий татарскую культуру, может одновременно увидеть и понять все три смысла. Даже татары, слышавшие мелодию и понимающие ее, могут не до конца понять сюжет, но он воспримет ее цвета по-своему. Человек, ничего не знающий о татарах, может воспринять картину просто как цветное произведение с точки зрения композиции. Поэтому два-три слоя, настроенных на всех по-своему...

Тоска по родине, наверное, тоже есть. Ну, что я могу сделать, без тоски не обойтись. Человек должен тосковать. Желание кому-то что-то сказать очень красиво выражено. Поэтому невозможно уйти от этого.

Ә: Если кто-то скажет «изобразите татарскую народную песню, покажите образ татарской песни», сейчас можно с уверенностью показать ваши работы, я думаю. Вы проделали большую работу, создав этот цикл. Ваша выставка вдохновлена татарскими народными песнями, а звучат ли они на вашей экспозиции?

Р: Конечно! На открытии были акапелльные песни, потом пришел наш ансамбль «Мирас», парни пришли. Играли и на курае, и акапеллу пели, одна девушка красиво исполнила «Гульжамал». Потом играли наши, ну, без Арских мелодий не обошлось, без этих мест. Без Сарманских берегов тоже никак не получится, и их сыграли. Потом девочки во время выставки включали песни: музыка лилась. Не знаю, куда они ее поставили – заходишь, и тихо играет татарская мелодия на выставке. Очень удачно получилось, на мой взгляд. Девочки сами постарались, собрали все по-своему, сделали коллекцию. Ну, приняли это хорошо, как мне показалось... Мне тоже было приятно там.

Ә: Самое главное, что вы сами довольны. Хорошо, что вам понравилось.

Р: А вот не так все просто. Если бы было так просто... Я бы был доволен, и на этом все. Если начинаешь чувствовать себя сиротой на родной татарской земле, это уже не дело. Поэтому нужно твердо стоять на ногах и открывать выставку на эту тему. Необходимо, чтобы это поняли, приняли. Как вы сказали, у меня ведь есть планы еще работать.

Ә: Дай Бог.

Р: Да, дай Бог.

Ә: Вот вы упомянули детский дом в Елабуге, и я вспомнила одну вашу картину. Это портрет. Вы не особо работаете в сфере портрета, но у вас были портреты ваших двух сыновей, Альберта и Роберта, когда они были маленькими. Очень красивые! И, конечно, я очень хорошо знаю, что в вашем творчестве вы также передали красивые черные глаза вашей супруги, Әлфии Флюровны. У вас есть другие портретные работы?


Р: Были, были. Я пробовал работать над ними. Были, но все они уже разошлись. Потом я начал более осторожно подходить к портретному вопросу, когда начал изучать религиозные учения. Начал думать: «Ага, что если человек, которого я нарисовал, придет ко мне за душой, что я тогда сделаю?» Поэтому я стал осторожнее работать с портретами... Во всех моих портретных работах, как вы видите, в татарских народных песнях есть девушки, парни, бабушки, дедушки – у всех ведь есть портреты. Но все они собирательные образы. Важно, чтобы было сразу видно, что это наша татарская девушка, как вы сказали.

Портреты мальчиков – это своего рода романтика, я приписал им романтику детства, свои мысли... Я нарисовал их с трехлитровой банкой рыбы в руках, с золотой рыбкой внутри, так нарисовал я эту работу. Әфия – с охапкой душицы, с ведром ягод.
Опять-таки возвращаемся к романтике, будь то портрет или что-то другое. Ну, свой портрет я, конечно, очень плохо рисую. Я знаю, кто я. Знаю больше, чем вы. Поэтому я не очень люблю себя. Я с удовольствием смеюсь над собой, шучу. У меня даже есть мой портрет с одним глазом. Как в стихотворении Тукая…

Ә: Видела я его, видела!

Ә: «Никого больше нет, только я и мысль». С одним глазом, сидящий там. Такой портрет у меня тоже есть.

Ә: Этот портрет, может быть, просто шарж? Немного похоже, не так ли? Типа шаржа.

Р: Да уж.

Ә: Субханаллах. С юмором относиться к себе – это само по себе мастерство. А теперь давайте поговорим о вашей деятельности в области керамики. Как вы себя в этом проявляете? С какими чувствами вы работаете в керамике? Расскажите об этом кратко.

Р: А вот это, с одной стороны, технический, технологический вид искусства, с другой стороны, возможности пластики в нем не ограничены. Глина, как ее согнешь, так и согнется. Какого цвета ее покрасишь, такого она и будет. В своих первых работах я не отходил далеко от народного искусства. Не знаю, откуда это, но у меня это было с детства. Когда я гулял по берегу реки... Там, где течет вода, появляются цветные глины: белая, красная, даже фиолетовая. Я собирал их, лепил маленькие горшочки, пытался обжигать их в банной печи... Они все трескались, трещали. Так и пошло, так и втянулся в керамику.
Все мои работы выполнены в стиле древнебулгарской керамики. Их истинная ценность заключается в том, что я много экспериментировал с покраской. Я разводил настоящее серебро на глине — оно выглядит, как будто покрыто серебром, это настоящее серебро. Можно покрыть ее настоящей медью. Керамика имеет множество возможностей.
Здесь ведь снаружи ты ..., положил в печь. В печь ведь не залезешь и не скажешь: "Должно выйти вот так". Ничего не поделаешь. Закрыл и через восемь часов только вынимаешь. Получилось или не получилось, только так.

И вот еще одно направление этой работы – раньше создавались большие монументальные работы. В Елабуге у меня было большое панно в родильном доме. В детских садах были украшены фонтаны – работы, выполненные в стиле народного искусства с попугаями. Потом минарет мечети облицовывали сотнями плиток... С использованием татарских орнаментов. Но это уже относится к монументальному искусству.

А на сегодняшний день керамические работы, хранящиеся в музее, выполнены на тему булгарского искусства. Сделаны по образцам, сохранившимся с тех времен. Как я уже говорил, нет никакого прямого копирования. Так не делается, это невозможно. Искусство предполагает, что у каждого должен быть свой взгляд, свое пластическое направление. Поэтому можно сказать, что эти работы выполнены, опираясь на это.

Ә: У вас когда-нибудь была отдельная выставка керамики или же ваши керамические работы выставляются вместе с картинами?

Р: Керамические работы сейчас уже все разошлись. Если помните, в Елабуге был один большой книжный магазин. Там были мои работы, такие большие, длинные. Керамические формы высотой больше двух метров. После закрытия магазина они куда-то разошлись, я их не нашел, больше не видел нигде. Они в разных музеях, в коллекциях. Вот раньше в Казани был НКЦ – Национальный Культурный Центр. Он сейчас закрыт, там теперь Национальная библиотека. Куда делись их фонды, не знаю, там было много моих работ. Потом есть работы, хранящиеся в нашем Музее изобразительных искусств, в Государственном музее Татарстана. Вот на моей последней выставке выставили мои работы из Музея искусств, где они хранились. Они очень органично вписались туда. И с точки зрения пластики, и с точки зрения цвета я далеко не ушел.

Вот когда получается их собрать вместе, можно их выставлять, чтобы дополнить выставку. Я думаю, что это необходимо. Сейчас меньше возможностей стало, обмен между музеями затруднен. Перемещение из одного музея в другой – очень сложное дело. Поэтому стараются этого не делать ни музейщики, ни мы сами. А так, если получается, можно и так делать.

Ә: Вы ездили за границу с выставками или по другим приглашениям, особенно в Турцию и на Кипр, в турецкую часть Кипра. Там вы работали с другими художниками. Вы оставили свои работы и там. Когда вы за границей, влияют ли на вас работы других художников или вы их не воспринимаете и придерживаетесь только своего пути? Хотелось бы узнать, есть ли влияние.

Р: Даже если это не прямое влияние, все равно что-то увиденное и воспринятое в душе оказывает влияние, наверное, хоть я и думаю, что я не поддаюсь этому влиянию. Мы работали с многими художниками там. Они были из разных мест. В основном все из тюркских стран, но все же они ведь из разных мест. Как минимум географически. Например, туркмены – от их работ как будто исходит тепло. От казахских работ как будто пахнет степью. Такие встречи и обмены проводятся для того, чтобы художники влияли друг на друга положительно, видели друг друга, вдохновлялись. Сказать точно, что я или на меня кто-то оказал влияние, это уместно, когда ты студент, этим нужно заниматься: учишься использовать цвета, работать смело. Это естественно. А сейчас, в нашем возрасте, даже если это и есть, не так явно.

Ә: Потому что тюркская культура, тюркские орнаменты очень богаты. Как вы сказали, от туркменов идет тепло, от казахов – запах степи, от татар... Или турецкая культура отличается своим богатством. Мне кажется, даже если это не прямое влияние, все равно есть вдохновение, эмоции.

Давайте сейчас поговорим о татарском орнаменте. Мне казалось, что сегодня в Казани достаточно активно работают над этим направлением. В частности, интеграция татарского орнамента в шамаили, добавление туда религиозной каллиграфии, возрождение жанра татарского шамаиля – кажется, что в этом направлении идет какая-то работа. Особенно мне бросаются в глаза работы Наджипа Наккаша и господин Рустем. Вы работаете в этой области, и как вы оцениваете работы других?

Ә: Вопрос кажется простым, но он очень сложный. Орнаментальное искусство татар имеет многовековую историю. Орнамент присутствует и на вышивках, и на полотенцах, вытканых браным способом, в оконных рамах. Даже на уздечках лошадей есть орнаменты. Он может проявляться по-разному. Поэтому сказать, что я его не использую, неправильно для людей, работающих в татарском искусстве. Без него невозможно. Он может проникнуть в композицию картины уже на этапе ее построения. Будь то цветовая линия или композиция, орнамент всегда там есть, без него невозможно.

Что касается наших художников, возрождение искусства шамаиля сегодня радует. Оно всегда существовало, никогда полностью не исчезало. В советские времена это делалось тайно, и о выставках речи не было. Но сегодня нет такого давления. Есть мастера, которые много работают. У нас есть молодые художники, работающие в области каллиграфии, которые делают прекрасные работы. Например, Гульназ, учившаяся в Турции, и девушки из Челнов – они делают очень красивые и совершенные работы.

Орнамент, он ведь… Мы только сейчас не всегда осознаем его сакральные значения. Гузель Фоатовна объясняет нам: «Вот это голубь, это ласточка, это ястреб.» «Где же здесь ястреб?» – думаешь ты. Но у всего есть сакральное значение. Это яблоко, это… Мне и сапожники объясняли: задний узор сбивает с толку шайтана… Каких только нет. Так, у орнамента есть свое сакральное значение. Это мы сейчас воспринимаем его как простой узор, но это не так, это философский способ мировосприятия и объяснения в татарской культуре. Это исходит не только из татарского искусства, но из повседневной жизни. Все это пришло к нам через прикладное искусство. Только сейчас мы превратили это в станковое искусство.

Все эти узоры на кувшинах, на полотенцах, на оконных рамах – они оттуда и пошли.

Ә: Да. Скажите, а есть ли в вашем творчестве влияние ислама? Обращаетесь ли вы к религиозным темам?

Р: Я касался этой темы неоднократно. Но создавать произведения искусства в строгих исламских канонах для меня сложно, поскольку я понял, что нельзя изображать фигуры. А так как в моих работах есть фигуры людей, я делаю это с осторожностью. Но я неоднократно обращался к сюжету Кыйсса-и Юсуф, несмотря на его религиозность. Думаю, можно работать над ним в орнаментальном плане, чтобы не оскорбить их души. Наше знание исламских предписаний ограничено, ведь мы пионеры-комсомольцы. Но я, следуя своему внутреннему чутью, стараюсь не касаться чьих-то душ, работая над графическими религиозными произведениями без использования цвета. Такие работы у меня есть. Мне очень понравился Кыйсса-и Юсуф. Приключения Юсуфа, любовь Зулейхи, города восточного мира – это больше выдуманные работы.

Ә: Все равно, когда изображаете деревенские сцены, там есть и минареты мечетей, и полумесяцы – все это присутствует. То есть, невозможно отделить татарский мир от религиозной тематики. Даже если вы напрямую не создаете религиозные работы, эти элементы все равно есть. Теперь…

Р: В моих работах... Извините, что перебиваю. В моих работах, если вы заметили, почти нет работы без полумесяца. Даже если минарет не виден, полумесяц висит на дереве. Рядом с этим полумесяцем на вершине дерева видна Большая Медведица. Ведь Полярная звезда и Медведица уже вошли и в татарские песни, они везде. Мы – часть исламского мира, и я связываю свои работы с этим.

Ә: Именно это я и хотела сказать. Этот элемент всегда присутствует в ваших работах. Будь то полумесяц, который вы повесили, или полная луна – все это видно в вашем творчестве. Когда я поехала в Турцию... В городе Эскишехир живет много татар. Там есть махалля Утын пазары (Утын базары). В этой махалле находится Казанский татарский центр, Казанский татарский дом, музей. Когда я туда приехала, почувствовала себя как дома. Ведь я деревенская... Увидев занавески на окнах, убранство дома, лежанку, все это напомнило мне наш дом, мое детство. Мне сразу сказали: «Это все сделали Рабис эфенди Салахов и его жена Альфия ханым. Поэтому мы очень гордимся этим музеем.» Так с гордостью рассказывали представители татарской диаспоры. Работали ли вы над такими же декоративными проектами в других местах? Расскажите о своих дизайнерских работах, которые показывают татарский дом или татарскую культуру.

Р: Таких работ тоже было много. Без этого не обойтись. Эти музейные работы везде должны быть частичкой, отражением татарского мира, как мне кажется. Будь то музей Топкапы в Стамбуле... Там есть Татарский дом. Там мы тоже старались показать широту и историческую глубину татарского мира, включив хотя бы фрагменты нашей татарской жизни, философии. Как мы уже говорили, вся многоцветность прекрасного татарского искусства, его духовная несломленность, все произведения искусства, выполненные в оптимистическом духе, тоже принадлежат татарскому народу. Поэтому было много работ, где мы старались это включить.

Музей за Арском, недавно в Арском районе... Вот мы сделали музей в деревне Сикертан, где родился Галиасгар Камал. Там один обеспеченный человек с татарской душой, председатель колхоза, пригласил нас. Не колхоз уж сейчас, а сельхоз. Вот он построил отдельное здание. Так мы сделали музей Галиасгара Камала. С одной стороны там татарский дом, с другой стороны представлены труды Галиасгара Камала в области театра. Однако везде присутствует татарский дух: везде висят кружева, на окнах занавески. Это была работа, где мы хотели, чтобы татарское искусство в оптимистическом духе было повсюду.

Вот Арский музей ведь трехэтажный, новый музей в Арске. Он называется музеем Заказанья. Там глава уже знал, как сделать музей, когда мы пришли. У него было тридцать три утюга, мамонтовый зуб, лапти, висящие в главном зале. Он сказал: «У нас тут много экспонатов, давай сделай музей.» «Ладно, сделаем,» – говорю я. Так мы взялись за дело, начав с истории. Днем мы работали строителями, штукатурами, а вечером, когда сотрудники администрации освобождались, выезжали. «Давайте поедем в деревню,» – говорили мы и каждый день ездили в деревню. Говорили: «Приведите бабушек, которых знаете, разговорите их, попросите понравившиеся вам вещи, я посмотрю остальное». Они уж не хотели отдавать свои вещи, но у них было много предметов. «Вот это не нужно, это не надо, возьмите это,» – говорили они, и так я собрал самые нужные вещи. Получился такой красивый музей с узорами, с татарским духом. Все вещи из деревни, все экспонаты были собраны там.

В Заказанье еще ездили в Балтаси, оттуда тоже много чего собрали. В наших музеях в Елабуге тоже старались добавить немного, в исторические музеи, где была возможность.
Одна вещь осталась не сделанной в Елабуге. У нас же Таҗи Гыйззәт оттуда. Он родился в Агрызском районе, сформировался как личность в Елабуге, там был его первый театр. Я много старался создать там театр-музей, но так и не смог.

Так везде оставались работы с этими узорами. Что касается вопроса дизайна, мы начали постепенно внедрять это еще в Набережных Челнах, когда работали в Художественном фонде. Без этого нельзя уж, восприятие мира идет через эти узоры. Без этого я ничего не могу сделать. Что бы я ни задумал, все равно оно получается.

Ә: То есть вы видите красоту мира глазами художника. Например, кто-то пнул бы ногой обломок, считая его мусором, а вы личность, которая может увидеть в нем фрагмент древней керамики и вдохновиться. Я хорошо знакома с вашей работой в Елабуге. Вы создали множество музеев и почти все музейные дома в Елабуге. Мне кажется, что нет ни одного музея в Елабуге, к которому бы вы не приложили руку. Я даже помню, как вы работали в центре нашего института. Огромное спасибо вам за вашу работу.
У нас была одна совместная работа в Елабуге, возможно, вы уже забыли об этом. В Елабуге жил и умер крымскотатарский поэт и ученый Керим Джаманаклы.

Р: Да.

Ә: Мы нашли его старые тетради, его наследие, и издали маленькую книжку "Сочинения". Я обратилась к вам с просьбой сделать обложку для этой книги.

Р: Да, есть такая книга.

Ә: Конечно, в то время у нас не было больших возможностей. Мы не могли напечатать ее в цвете или сделать качественное издание. Но я все равно горжусь этой нашей совместной работой, господин Рабис. Какие еще книги вы оформляли, кроме этой?

Р: Точно не помню сейчас. Джаманаклы помню. Еще обложку "Народной педагогики" делали, цветную, с господином Рифкатом. Это я тоже помню.

Ә: Да-да.

Р: Потом Ясавиева… А так больше ничего особо не помню. Их было не так много.

Ә: Давайте теперь поговорим о вашей общественной деятельности. Вы член Союза художников России, верно?

Р: Да.

Ә: И есть еще Союз художников Татарстана. Вы там тоже занимаете ответственные должности. Можете кратко рассказать о деятельности этих союзов?

Р: Да. На сегодняшний день наш Союз художников Татарстана является региональным отделением Союза художников России. Потому что мы работаем с принципом, что татарское искусство должно быть представлено на этнокультурной базе по всей России. Где бы то ни было, татары должны присутствовать, быть заметными и оставаться. В Кузбассе, Донбассе – без разницы. Там тоже живут наши татары. Они тоже смотрят, наблюдают. В Москве, Петербурге – везде должны быть наши татары.
Вот поэтому мы не должны исчезнуть с этой этнокультурной базы. Поэтому мы ведем наш татарстанский отдел Союза художников России в Казани всерьез. Я первый заместитель председателя. Председатель – Анатолий Валентинович Крылов. В этом отделе я ответственный за выставки. Поэтому все выставки по республике и в регионах за пределами республики, где есть татары, находятся под моей ответственностью. Собрать и привезти экспонаты – все это на мне сегодня. Второй председатель уже пошел. Пять лет мы работали с одним, теперь два года с другим.

Ну, общественная работа – это не все коту масленица. Если бы это было так, нам бы и не досталось. Поэтому приходится работать. Работаем, это несложно. У нас есть основные татарские регионы, которые я считаю самыми ответственными. Например, Ульяновск, там много татар. В Башкортостане у нас тоже много татар. Мы постоянно с ними на связи, делаем совместные работы, организуем совместные выставки.

Еще только в прошлом году у нас был симпозиум в Булгаре, назывался «Легенды Булгара». Приезжали художники из Чувашии, национальный художник Праскавити, возможно, слышали о нем – он очень самобытный чувашский художник. Приезжали художники из Башкортостана, из Челнов, из Казани. Мы собрали художников с татарской душой, работающих на тему Булгара, и организовали проект, посвященный празднику Маулид. Проект получился хорошим, туда пришел и Минтимер Шарипович Шаймиев. Было много людей. Мы сделали такую красивую выставку, не только религиозную, но все же приуроченную к празднику Маулид. «Легенды Булгара». Если будет возможность, планируем сделать еще. Соберем еще художников из других регионов, которые в этой теме. Основная идея проекта – показать глубину и историю татарского народа. Наша татарская история уходит далеко в глубь веков, мы это знаем, помним и используем в своей работе – с такой идеей прошел этот симпозиум.

И уже в Елабуге сколько лет, лет двадцать-двадцать пять, проводится этнический симпозиум. Он все еще существует. В различных районах мы тоже поддерживаем связь, они приходят к нам за помощью: «Нужно сделать выставку, можете помочь?» Мы отвечаем: «Если заберете и привезете нас, сделаем.» Для выездных выставок за пределы региона вопрос транспорта решается при помощи государства. Мы общественная организация. Если не получаем помощь, то используем собственные средства, чтобы проводить межрегиональные выставки. Были в Тюмени, доехали до Ростова-на-Дону с Союзом художников Татарстана, делая обменные выставки. В Тольятти, в Самаре, много где работаем в этом направлении.

Мы не должны терять наше татарское присутствие на российской территории. Если исчезнем, мы уже не сможем вернуться, не хватит ни сил, ни желания, ни людей, я думаю. Поэтому наша главная задача – не исчезнуть.

Ә: Тогда кто наиболее активно участвует в этих выставках или мероприятиях, которые вы организуете в других местах? Можете назвать имена или работы художников с татарской душой, которые особенно активны?

Р: О, почему бы не назвать, ведь это мои коллеги. Они, как говорится по-турецки, аркадашлар – товарищи по плечу. Начнем с дальних мест, с Башкортостана. В Ишимбае Рафаил Кадыров, очень талантливый художник, с татарской душой, знающий историю татар, религиозный парень. В Уфе уже потом Вагиз Шайхутдинов. Если говорить ближе, в Челнах у нас есть Мадъяр Хазиев, Хамза Шарипов. В Казани у нас есть Булат Гильфанов, работающий на татарскую тематику. Также в почтенном возрасте господин Рифкат Вахитов.

Художников у нас много, можно на них опереться и развивать тему. Сегодня работать в области выставок сложно. Работа часто направлена на продажу, с таким уклоном делается все равно. Поэтому масштабные тематические работы, с множеством фигур, которые нельзя повесить на кухню, стали редкостью. Такие работы можно увидеть только в музеях или выставочных залах. Их практическое применение ограничено, потому что они могут быть крупными, с тяжелой темой, чтобы каждый день смотреть... Это не просто декоративные работы с тематической точки зрения. Поэтому найти такие картины и работать с ними сегодня – одна из главных задач. Их становится все меньше.
Молодежь у нас тоже есть, талантливая молодежь, в Казани, в Челнах. Поэтому вторая задача нашего союза – работа с молодежью, развитие молодых, удержание их, воспитание в нашей среде, чтобы создавались картины. Если за нами никто не придет, то смысл нашей сегодняшней работы теряется. Поэтому мы занимаемся этим тоже. Привлекаем молодых художников из училищ, показываем им тему, работаем вместе, устраиваем совместные выставки. Это серьезная задача, и мы ее выполняем.
Среди старших художников те, кого я уже назвал. В районах у нас тоже есть художники. Особенно в Бугульме, в Альметьевске у нас есть художники. Работают, слава Богу. У нас есть на кого опереться.

Не только здесь, но и в других регионах у нас есть художники. В Ульяновске, в Санкт-Петербурге, в Москве их много. Есть, слава Богу! Когда собираем тему, находим художников.

Ә: Вот вы подняли вопрос наставничества. Действительно, вопрос наставников и мастерских очень важен. Вы правильно сказали: «Если мы не будем воспитывать молодое поколение, какая от нас польза?» Ведется ли работа в этом направлении в Казани, в Татарстане в целом? Есть ли у татарской молодежи возможность создавать картины с татарским духом, заниматься изобразительным искусством или культурой в широком смысле? Может ли татарский народ воспитать своих художников в своем регионе?

Р: Это очень сложный вопрос. Вся наша система образования теперь приведена в соответствие с российскими стандартами. Поэтому поддержание среды, воспитание молодежи в этой среде – очень сложная задача. Можно сказать, что после завершения обучения это нельзя включить в учебные программы. Есть свои стандарты, они должны выполнять свои задания, показывать результаты и выпускаться с дипломом. Но для выставок можно делать отдельные работы. Есть такие, мы работаем над этим с молодежью. Поэтому раз у каждого есть свои ученики, которые идут за ним, пусть и не всегда, это уже надежда для художника. Но как система, на сегодняшний день у нас нет непрерывной образовательной системы от школы до института по изобразительному искусству. Потому что после училищ у нас нет института. В Институте культуры учат рисовать на компьютере, но это ведь...

Я много лет повторяю (наверное, время еще не пришло, никто не слышит): художника нужно учить, как литератора, как учат литературоведа, он должен знать историю. Он должен слушать историю на этом языке. Какое у этого отражение, звучание, вкус – художник, не знающий этого, может ли стать по-настоящему национальным художником? Речь не о рисовании, рисование – это ремесло. Художник – это другое, философски развитый человек, понимающий культуру, погруженный в нее, многогранный, образованный человек может стать настоящим национальным художником. Таких, по моему мнению, немного. Но даже если не в училище, каждый может вывести своих учеников через наставничество. У каждого художника есть свои близкие ученики. Есть те, кто прислушивается к советам, как у меня, так и у Хамзы. Есть такие. Мы живем с надеждой на это.

Ә: Правильно. Очень точно сказали. Например, глядя на ваши работы, кто-то может сказать: «Ах, красивая картина, тут есть цветок, желтый лист, на дерево месяц повесил,» – и просто наслаждаться видом. И если к изобразительному искусству придут молодые люди, которые знают содержание Кыйсса-и Юсуфа, читали произведения Сайф-и Сараи, понимают его язык, знают наизусть Тукая, мне кажется, что их источник вдохновения все равно будет неглубокий. Вы правильно сказали, что татарский художник должен вырасти, зная не только историю изобразительного искусства, но и татарскую литературу, особенности татарского языка, татарскую мелодию и душу. Если он этого не знает, будет все равно некая неполнота. Но услышав ваши слова, у вас есть свои ученики, есть немного тех, кто идет за вами, это очень обнадеживает, и я очень рада этому, господин Рабис. Желаю вам дальнейших успехов. Хотим видеть ваши новые выставки. Пусть ваш источник творчества не иссякает. Пусть вас всегда поддерживают, вдохновляют ваши близкие, друзья, родной край, татарская музыка и мелодия. Пусть ваши работы всегда излучают такое же вдохновение, любовь, тоску, татарскую мелодию и музыку. Пусть они звучат, как песня «Льются волосы мои». Желаю вам здоровья и творческих успехов. Спасибо, что пришли, приняли наше приглашение и провели сегодняшнюю беседу.

Р: Всем слушателям, интересующимся культурой, тоскующим по ней, понимающим ее и ждущим, здоровья и благополучия. Раз уж мы общаемся на нашем родном языке, обсуждаем нашу культуру и искусство, у нас еще есть надежда. Пусть так будет. Пока есть слушатели, будут и говорящие. Пока есть зрители, будут и те, кто будет творить. Это все, что я хотел сказать.

Ә: Большое спасибо, будьте здоровы, благодарю вас!

Р: Будьте здоровы, ага, будьте здоровы.